— Бабунечка, расскажи что-нибудь про дедушку! Расскажи! — тотчас воспользовалась моментом Дуняшка.
— Да что тут расскажешь. Из-за этих проклятых кулаков жизни лишился. На ярмарке кинулся один против двоих заезжих. На спор.
— Один против двоих? — удивилась Дуняшка.
— Подумаешь! — гордо фыркнула Серафима Ермолаевна. — Он, бывало, и троих играючи укладывал. Этим тоже морды сразу пора-сквасил. Победил бы, без всякого сомнения, да тут как-то не повезло ему. Подскользнулся на сырой траве и упал на спину. А один из заезжих саданул его ногой в голову. Вражина мужицкая! Казак сроду лежачего не ударил бы!
— И что?! — испугалась Дуняшка. — Убил дедушку?!
— А ты как думала! Кованым сапогом саданул. Да ещё как саданул. Прямо в висок. Помучился он три дня, а на четвёртый как-то тихонечко ночью ушёл от нас… Я судиться не стала — он сам не одного искалечил. Да и где их найдёшь, заезжих?..
— Бабунечка, миленькая, расскажи что-нибудь ещё. Хорошее, — не без задней мысли стала приставать Дуняшка к Серафиме Ермолаевне.
— Да что тут расскажешь. Нечего.
— А ты расскажи про вашу любовь.
— Ах ты, пройдоха! — упреждающе повысила голос бабушка, разгадавшая хитрость внучки. — А ну ложись спать!
Дуняшка не упрямилась, поспешно разделась и нырнула под одеяло. Серафима Ермолаевна тоже медлить не стала, загасила лампу и легла в постель. Но засыпать, как того страстно желала внучка, не спешила. Она долго в неспокойствии переворачивалась с боку на бок, шумно поправляла подушку и жалобно вздыхала. То ли вспоминала своё весёленькое девичество, то ли сожалела о безвозвратно ушедших годах, проведённых в нелюбимых краях, — а может, даже скорбела о своём непутёвом, безвременно ушедшем из жизни муженьке. Так или иначе заснула она в тот вечер довольно поздно. Её тоненький, переливистый храп послужил для измученной долгим ожиданием Дуняшки сигналом к действию. Она тотчас подскочила с постели, почтительно перекрестилась три раза на древние, с детства пугавшие её своим величием образа и, не задумываясь о последствиях, выпрыгнула через окно в темноту сада в лёгонькой ночной рубашке.
— Моя, никому не отдам! Никому!.. — шептал в опьянении Стёпка, лаская тугие, девственные груди любимой. Дуняшка не противилась.
«Чего теперь отбиваться, сама телешом выскочила. Да и отец испорченную не решится за другого отдать…» — в долю секунды нашла она оправдание своему дерзкому поступку и со страстным, радостным криком вонзила в спину любимого острые ноготки.
— Тише, ягодка моя. Тише… — ласково, но безрезультатно умолял её Стёпка.
Дуняшка бесстрашно ликовала всю ночь, сердечно радуясь своему неожиданному, неприхотливо-простому девичьему счастью, которое, как ей тогда казалось, будет бесконечным.
Глава 3. ИГРИЩА
На следующий вечер, чуть только стемнело, Стёпка опять коршуном закружил возле Барбашовской усадьбы. Однако его любушка теперь жила в одной комнате с весьма строгой бабушкой и свободно выскочить на улицу, как прежде, не могла.
Дуняшка целый день лежала в постели пластом, симулируя всевозможные недомогания. Но как только услышала крик сыча, сразу оживилась и потребовала, забыв про всякую осторожность, загасить лампу, зная, что бабушка в темноте засыпает мгновенно. Серафима Ермолаевна недовольно засопела, грузно заворочалась, застонала, но Библию всё-таки закрыла и дунула на лампу.
