Голубые сумерки

А. Карманчикова. 

- И было мне тогда шесть лет, - вспоминал уже пожилой мужчина, - когда меня с силой оторвали от отчего дома. Какая-то тетенька, прижав к себе, говорила:- Не плачь, Максимка. Ты обязательно вернешься домой, мамка твоя подлечится и станет,  как прежде, ласковой и заботливой. 

Я, всхлипывая, говорил:

 

— Ну зачем люди пьют так, что даже не замечают своих детей. Вот и мамка моя, когда придут к ней друзья,  постоянно выталкивает меня во двор. А мне холодно, я есть хочу.

Тетушка, поглаживая мои взъерошенные волосы, тоже плакала. А затем, вздохнув, сказала:

— Эх, сынок, за свою жизнь я немало повидала  таких, как ты, брошенных, несчастных. Бросают младенцев, которые за  свою жизнь  так и не узнают материнской ласки…

 — Мне от таких слов стало страшно, — смахнув набежавшую слезу, говорил Максим Петрович. — И я, поднявшись, закричал:

— Домой хочу, к мамке хочу!

Но тут машина остановилась.  Из большого дома вышла 

какая-то женщина (позднее он узнал, что это была воспитатель детского дома Зоя Сергеевна) и повела  в зал. Кругом стояли тумбочки, а на них номерки. Когда его вымыли, то подвели к одной из таких тумбочек и объяснили, что сюда нужно вешать свою одежду.

Зоя Сергеевна сказала:

— Пока будешь жить здесь. 

В первую ночь в детдоме его силой укладывали в кровать. Зое Сергеевне долго пришлось сидеть рядом. Для успокоения она говорила больше всего о мамке, что она придет и все будет хорошо. Уснул мальчик только под утро. Днем же все время стоял у окна и взглядом искал среди прохожих свою маму.

Подошла девочка Саша и, тронув новенького за рукав, спросила:

— Ты читать умеешь?

— Нет, не умею, — вздохнув, сказал он.

— Тогда пойдем со мной. Я поведу тебя в большую библиотеку. Там много книг. 

Когда  вошли, она усадила за стол и положила перед ним большие буквы. А вскоре он уже писал слово «мама».

Однажды Саша спросила о Максимкиных родителях.

— Мамка у меня,  — отвечал он, — она немножко поболеет и придет за мной. 

И  от упоминания о маме  на душе у ребенка появилась 

какая-то радость.

Девочка, вздохнув, сказала:

— Если есть у тебя мамка, то она придет за тобой. А я одна. Моя мама совсем бросила меня.

Он, не понимая, спросил:

— А разве можно бросать детей совсем?

— Наверное, можно, — с горечью проронила девочка. — Нам взрослых не понять, хотя без них так плохо…

А Максимкина мама  совсем сбилась с пути. Со своими дружками вынесли из хаты последние вещи. Наступала зима, и тут бы её безрассудная жизнь и кончилась, если бы не сестра, которая приехала из города и забрала  к себе.

Максимка уже ходил во второй класс, когда пришло письмо от этой сестры, где сообщалось, что скоро мамка поправится и приедет за ним.  Это письмо они читали вместе с Сашей,  и та, радуясь за мальчика, говорила:

— А мне мама снится. Я её не видела никогда, а она во сне приходит. И почему-то уходит.

— Раз снится, значит, она думает о тебе, — вздыхая,  говорил Максимка.

Дети подружились и даже за обеденным столом сидели рядом. В школу тоже пошли вместе, учились за одной партой. К этой шумной семье, где были дети одной судьбы, мальчик стал понемногу привыкать. Здесь было все интересно, даже музыке можно было научиться, особенно его заинтересовала гармонь.

Однажды учитель, заметив это, спросил:

— А что, Максимка, нравится гармонь?

— Нравится, — несмело ответил тот.

— Тогда садись — и подал инструмент.

Теперь мальчишка с радостью бежал в зал, где его ждал учитель музыки, а день, когда на концерте впервые исполнил матросский танец «Яблочко», запомнил навсегда.

Хотя в этом детдоме он был уже своим и понимал, что здесь его спасение, все же с нетерпением ждал мать, ему хотелось домой.

 Однажды в детский дом пришли мужчина и женщина. Они о чем-то долго говорили с директором. Затем позвали Сашу. 

— Эти хорошие люди хотят тебя взять в свой дом, то есть удочерить.

Девочка, помолчав, спросила:

— А Максимку возьмете? Он хороший и даже на гармошке играет.

— Но они хотят взять тебя одну, — сказала Тамара Викторовна.

— Ну почему, — отозвалась женщина, — если мальчик хороший, то мы не против.

— Я сейчас его приведу.

Когда вошел Максимка и узнал, что  люди хотят их с Сашей забрать к себе жить, сразу спросил:

— А надолго вы нас забираете?

— Навсегда, — улыбаясь, ответила женщина.

— Нет, навсегда не пойду, — глядя в окно, протянул Максимка. — За мной мамка придет. Вот письмо прислала, я его с собой ношу. Придет, а меня нет.

— Тогда и я не пойду, — став рядом с мальчиком, сказала Саша.- Как он без меня…

Детская дружба, связанная одной судьбой, иногда бывает спасением от горького одиночества. Максимка и Саша стали неразлучны. Максимка учился музыке, Саша рисовала. Особенно она любила изображать времена года.  Максимке нравилась картина, где были изображены зимние голубые сумерки.

— А разве бывают такие, — как-то поинтересовался он.

— Да, когда выпадет на землю белый «сахаристый» снежок, а вдали небо голубое-голубое, — говорила Саша, — то под вечер, когда наплывают сумерки, они тоже становятся голубыми.

 Максимка и Саша возвращались со школы, и вдруг мальчик птицей сорвался и закричал:

—  Мамка, мамка!

Когда его провожали домой, Саша принесла картину «Голубые сумерки» и с волнением сказала:

— Помни меня, Максимка.

— Я буду писать тебе, Саша, часто-часто, — обнимая   девочку, говорил Максимка, — ты только пиши мне ответы.

 

Наш край