С тех пор миновали годы. Роман Карпович сам уже не молод. Вон, голова белая как лунь, руки виснут как плети, ноги ватные, каждый шаг отдается болью. Но те цыганские тропы далекого детства и юности так и остались в его памяти.
Каждый вечер уже правнуки выводили его за околицу. Он садился на скамеечку и долго глядел на румяный закат, который медленно таял над умолкающей степью. В ярком пламени заката ему казалось, что где-то за дальней горой горят цыганские костры и звенит гитара семиструнная.
В один из таких вечеров к нему подсела правнучка Заряна, обнимая деда, спросила:
— А правда, что ты цыганского рода? Об этом мне рассказала бабушка моей подружки.
— Ну что ж, внученька, расскажу тебе правду, — тяжело вздохнув, сказал Роман Карпович.
— Давно это было. В то время цыгане жили вольной жизнью. Это был кочевой народ. На старых кибитках весь цыганский табор топтал тропинки по безлюдной степи. Иногда они оседали на одном месте надолго. Там в степи вольной под сводом голубого неба родился и я.
Когда подрос, то сравнивал нас, цыган, с перелётными птицами. Только птицы на крыльях летят высоко в небе, а мы с места на место с передышкой шли пешком.
Любил я бескрайнюю степь. Для меня она была родным домом. Когда летнее солнце вставало, мне казалось, что оно выплывает из недр родимой земли. Вечерняя зорька вдохновляла нас своей прохладой. В такую пору мы, взяв коней под уздцы, шли к реке. Отсюда было хорошо видно, как солнце, копошась в вербовой леваде, опускалось все ниже и ниже и, бросив в сонные воды последние лучи, медленно таяло над горой. Вдохнув свежести, стояла молчаливая степь. И средь тишины под ярким звездным небом горели цыганские костры. Вокруг костра восседал весь табор. Звенела гитара, и над молчаливой степью летела песня про волюшку вольную, про любовь сердечную. В ту пору я уже хорошо играл на гитаре, которую мне подарил цыганский барон. А дело было так. Моя бабушка Земфира собирала лечебные травы и лечила людей. К ней за помощью приезжали из дальних деревень. Узнав, что есть такая волшебница-цыганка, к ней и обратился сам барон. В табор он приехал на красивой коляске и привез своего больного сына, которого врачи сочли безнадёжным. За его излечение обещал золотые горы.
Бабушка посмотрела больного и, глядя на барона, сказала:
— Я помогу. Приготовлю лекарство из трав, а ты завтра приезжай за мной.
Барон приехал за бабушкой рано. И так каждый день. Вскоре сын барона, шатаясь, стоял на ногах. А через некоторое время боль совсем отступила, и мальчик уже играл со своими сверстниками. Барон сдержал слово и дал бабушке много денег, а табору подарил пару гнедых рысаков. Я набрался смелости и, подойдя к барону, сказал:
— Дяденька, мне бы гитару настоящую, цыганскую…
— Как зовут тебя, мальчик?
— Рома.- запинаясь, сказал я
— Будет, Рома, тебе гитара. Завтра привезу.
В ту ночь я долго не спал: думал об обещанном подарке. Рано утром увидел вдали знакомую коляску, и у меня сильно забилось сердце.
Гитару преподнёс сам барон. Я взял её и тихонько тронул струны, она задрожала, запела. Я, не помня себя от радости, всё играл и играл. А вокруг тишина, будто замерло всё, вдыхая звуки вечные, бессмертные.
Время шло. Я стал настоящим кавалером, молодым курчавым цыганом. Часто ходил в деревню, где и познакомился с русоволосой девушкой Галей. Я её называл деревенской красавицей, в которую от всей души влюбился. Она меня и увела с дальней цыганской дороги на осёдлую жизнь. Было мне уже 20 лет, и отец поговаривал меня женить, назначили день свадьбы, и женил бы, но случилась горькая непоправимая беда.
Моя мама была самой красивой цыганкой в таборе. С отцом они венчались по цыганскому обряду. В глухой степи в лунную ночь под звёздным небом клялись в верности друг другу. Молодым на головы надевали венки из полевых цветов, три раза водили их вокруг костров. Свидетелями любви двух сердец были луна да звёздное небо. Мама любила коней. Она садилась верхом и мчалась по полю, как птица. Однажды она села на необъезженного коня, который, как ветер, сорвался с места и помчался вдаль. Она не удержалась. Когда к ней подбежал отец, мама открытыми глазами безмолвно глядела в бездонное небо. Помню, как он трясущимися руками поднял с земли её безжизненное тело и плакал навзрыд. Всю ночь мы с отцом просидели рядом с родным человеком, прощаясь навек.
А как только заалела зорька и встало яркое солнце, отец понёс её на руках туда, откуда обратной дороги нет. Похоронили мы маму на том месте, где оборвалась её жизнь.
Вздохнув, Роман Карпович, сказал:
-Знаешь, внученька, смерть матери для меня была большой утратой. Я видел, как страдает отец, а на висках у него появилась седина.
После похорон в таборе наступила тишина. Никто не хотел верить в нелепую смерть красавицы-цыганки. Умолкла моя гитара. У костра звенели песни, похожие на плач, которые в сердце отзывались болью.
Мы с отцом целыми днями проводили время у могилы матери. Для неё мы делали настоящую цыганскую ограду, на которой по углам, будто живые, устремлённые взглядом в поднебесье, красовались белые лебеди.
Но я и после смерти матери продолжал встречаться с Галей. Отец, узнав об этом, схватился за кнут. Но я, отвернувшись от удара, сказал:
— Знаешь, отец, есть на свете любовь, которую не выбить из человеческого сердца до самой смерти.
Наступила осень — и табор стал готовиться в дорогу. Отец ещё надеялся, что я одумаюсь. Но в день отъезда я всё же решился и привёл Галю в табор. Увидев нас вместе, отец, зло сверкнув глазами, бросился к нам. Но тут перед ним стала преградой моя бабушка.
— Не гневи Бога, сынок. Это сам Господь решил его судьбу. И она, сняв колечко со своей руки, надела его на руку Гале. А мне надела крестик и сказала:
— Живите, дети, в радости и любви.
— Но когда с места тронулся табор, — утирая набежавшую слезинку, говорил Роман Карпович, — у меня оборвалось сердце. Но Галя крепко держала меня за руку, и я, сдерживая слёзы, молча шёл следом за табором. Подойдя к могиле матери, я видел, как вздрагивали плечи моего отца, а на глазах была слеза — горькая и безутешная. Я подошёл к нему и, набравшись смелости, сказал:
— Прости, отец, но её не вернуть.
— Не забывай, сынок, тропинку к матери, — обнимая меня, говорил отец. -Ну а нам пора в дорогу.
Мы с Галей долго стояли, пока за бугром не стих гомон, знакомый мне с детства, который отзывается эхом через мои долгие годы.
(Продолжение в субботнем номере)
