К моменту встречи с Ивинской Пастернак был женат на Зинаиде Николаевне Нейгауз. «Я был мальчишкой, юнцом, — вспоминал Вознесенский, -когда попал в первый раз в дом Пастернака. Для меня это был абсолютный бог. И обстановка в его доме потрясла меня не меньше. Зинаида Николаевна, со следами былой красоты, артнуво женщина, в бархатном платье с белым воротником. Очень уютная обстановка, образцовый порядок — Зинаида Николаевна за этим следила. Пастернак, логика Пастернака, его отношение к жизни — всё это было для меня загадкой, — признавался Вознесенский. — Он угощал меня обедом. Рядом за столом -Генрих Густавович Нейгауз, пианист, гений. Человек, у которого Пастернак, прямо говоря, увёл жену. Борис Леонидович поднимал за него тосты и уверял, что если бы Генрих Густавович не увлёкся музыкой, он написал бы роман ничуть не хуже, чем он сам. Абсолютно дружеская, тёплая атмосфера».
«Однако ещё больше я был потрясён», признавался Вознесенский, когда Пастернак познакомил его с Ольгой Ивинской. «Ивинская с её идеальным ростом в 160 см, золотистой копной волос, огромными глазами, нежным дома. «Я хочу, чтобы вы говорили мне «ты», — просил он, -потому что «вы» это уже ложь».
«Это было время бесконечных объяснений, блужданий по тёмным улицам, признаний до полуночи в моей тесной московской комнатке, — вспоминала Ивинская. — Его отчаяние, невозможность порвать с семьёй, жалость к Зинаиде Николаевне и сыну. Потом решение — как нож по сердцу. Он мне сказал, что всякое счастье закончено для него, он не имеет права на любовь, всё хорошее для него уже закончилось и нельзя отвлекаться от проторённой дороги. Я провела бессонную ночь. А наутро, в шесть часов, — звонок в дверь. Я бросилась открывать — на пороге он. Оказывается, он тоже не спал, всю ночь ходил по городу. Была пятница. Мама с мужем и детьми уехали на дачу. Я была дома одна. Так всё свершилось».
Вскоре после этих событий Ивинскую в первый раз арестовали. Все знавшие в то время Ольгу Всеволодовну и люди, близкие к Пастернаку, были уверены: причина — он.
Ивинская на момент ареста подходила органам как нельзя лучше. Одинокая, беззащитная женщина, без связей, без положения в обществе, к тому же ожидавшая ребёнка. «В восемь часов вечера 6 октября 1949 года, — вспоминала сама Ивинская, -моя жизнь переменилась. Ко мне в дом вошли люди, чтобы увести меня на долгие три с половиной года от родного очага».
Ивинскую обвиняли в том, что она слушала «Голос Америки» и передавала содержание передач знакомым, а также сетовала на то, что «в СССР трудно живётся литераторам».
«ОНИ ЗАЧИСЛИЛИ МЕНЯ В СВОЁ БРАТСТВО»
Борис Леонидович в конце войны питал надежды на некоторую либерализацию советского режима после победы. Отклик своим мыслям он нашёл в деятельности английской группы персоналистов, издававшихжурнал Transformation. В деятельности этой группы он увидел «поворот людей издали лицом друг к другу… Эти люди были на фронте и воевали, но считали, что писать и говорить о войне можно только как об абсолютном обоюдостороннем зле. Их другое литературное прозвище — персоналисты, личностники. Они много места уделяют крупнейшим завершителям европейского символизма, Прусту, Рильке, Блоку. Они зачислили меня в своё братство, поместили «Детство Люверс» в 1-м альманахе, и их издательство анонсировало выпуск тома моей прозы, за которым последуют стихи», — сообщает Пастернак в письмах.
Изданные в Лондоне его сборники «CollectedProseMorks. Arranged! With introduction by Stefan Schimansky» и «Selected Poems. Translated by J.M. Cohen» позволили профессору Оксфордского университета С.М. Бауру выдвинуть Пастернака на Нобелевскую премию. В течение последующих пяти лет его кандидатура выдвигалась ежегодно. Правда, советские власти лоббировали кандидатуру Шолохова и, конечно, изыскивали способы давления на нежелательного кандидата.
14 августа 1946 года атмосферу «просветления и освобождения, которых ждали после войны», резко накалило ждановское постановление «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Главным объектом критики в нём стали Ахматова и Зощенко, впрямую Пастернака оно не касалось. Но уже в начале сентября Фадеев обрушился на него, обвиняя в отрыве от народа. Пастернаку настойчиво советовали присоединиться к критике Ахматовой. Он отказался.
Весной 1948 года был уничтожен тираж сборника пастернаковских стихов из романа «Доктор Живаго», над которым он работал в то время. Стихи эти вызвали неприкрытое раздражение Фадеева, в советской прессе появились несколько разгромных статей. В начале 1949 года распространились слухи об аресте Пастернака, но его не арестовали. Арестовали Ивинскую — это было предупреждением.
В тюрьме у Ивинской родился ребёнок. Родился раньше срока, не выжил, что в тех условиях было неудивительно.
От переживаний у поэта случился инфаркт. «Зина спасла меня в это время, -сообщал он в письме. — Только благодаря ей я остался жив».
Не обращая внимания на сплетни, Ивинская сразу после возвращения сняла половину дома в Измалкове, недалеко от дачи Пастернака. Теперь они виделись ежедневно. У Бориса Леонидовича шла полным ходом работа над романом «Доктор Живаго». Ему больше не хотелось ездить в Москву, и он отдал все свои литературные дела в руки Ивинской, сделав её своим литературным секретарём и представителем. Теперь она занималась вёрсткой, правкой, перепиской. Роман полностью оказался в её руках, и она приложила максимум усилий к тому, чтобы он был опубликован, если не в Союзе, то на Западе.
«Я ПРИГЛАШАЮ ВАС НА СОБСТВЕННУЮ КАЗНЬ»
Роман был закончен в преддверии XX съезда КПСС, на котором Хрущёв выступил с разоблачением сталинского культа личности. Начался период политической оттепели.
Рукопись только что законченного романа была предложена автором двум ведущим столичным журналам — «Новому миру» и «Знамени», появилась реальная надежда на его публикацию.
Оттепель оживила связи с заграницей, Пастернака навещали писательские делегации. Ответы столичных журналов на предложенную рукопись затягивались, и Пастернак поделился с итальянским коммунистом, журналистом
Серджо д’Анджело своими опасениями, что на родине роман всё-таки не будет издан. Д’Анджело предложил публикацию за границей. Прекрасно понимая, чем это может грозить ему в самом ближайшем будущем, Борис Леонидович согласился. «Я приглашаю вас на собственную казнь», — сказал он итальянскому журналисту, прощаясь.
В сентябре 1956 года Пастернак переслал роман в Англию, в феврале 1957-го -во Францию. Отдел культуры ЦК КПСС немедленно отреагировал, определив роман как «антисоветский», и предложил «Новому миру» отказаться от публикации. Главная претензия — непонимание роли Октябрьской революции. Между тем слух о том, что Пастернака выдвинули на Нобелевскую премию, перестал быть слухом. Его кандидатура стала реальной. Это в ЦК КПСС и, соответственно, в Союзе писателей СССР восприняли как идеологическую диверсию в шедшей «холодной войне».
«А ЭТО НИКОМУ НЕ НУЖНО»
В связи с публикацией романа «Доктор Живаго» на Западе и выдвижением автора на Нобелевскую премию на Пастернака обрушилась с осуждением вся пропагандистская машина СССР.
Когда положение стало нестерпимым, Ивинская предложила радикальный выход. Она привезла из Москвы снотворное. Они решили, что уйдут из жизни вдвоём».
Тайком от Пастернака в полном отчаянии осенней ночью Ольга Ивинская отправилась на дачу К. Федина, одного из функционеров Союза писателей. «Она прорыдала ему, что им ничего не остаётся, как покончить с собой». И услышала неожиданный ответ: «А это никому не нужно».
Федин немедленно доложил в верхи. Уже на следующий день Ивинскую вызвал к себе заведующий отделом культуры ЦК КПСС Поликарпов. «Если вы допустите самоубийство Пастернака, — предупредил он, — то поможете нашим врагам вонзить нож в спину России. Скандал с «Доктором Живаго» должен быть улажен, и мы его уладим с вашей помощью». Через Ивинскую Пастернаку предлагалось обратиться с открытым письмом к Хрущёву, отказаться от премии и осудить её организаторов. Как поощрение обещали вернуть возможность заработка переводами. Пастернак направил в Шведскую академию телеграмму с отказом от премии. Точно так же он отказался и от гонораров за роман, которые ему предложили перевести в Госбанк, то есть отдать государству. Он распорядился вернуть деньги назад на западные счета.
«Дело не в том, что я хотел бы скрыть эти деньги, — писал Пастернак в те дни. — Но всё моё существо восстаёт против подобного договора Фауста с дьяволом. Против ужасной системы, захватывающей и подчиняющей живую душу, делающей её своей собственностью, системы ещё более ненавистной, чем былая крепостная зависимость крестьян».
Если в прежние годы Пастернак ещё испытывал какие-то иллюзии относительно природы советской власти, то этими строками, написанными на пороге смерти, он дал ей исчерпывающее определение и показал своё отношение к ней.
В мае 1960 года Борис Пастернак умер.
После смерти Пастернака Ольгу Ивинскую арестовали во второй раз. «За соучастие в контрабанде, так это звучало». Речь шла о деньгах, которые журналист д’Анджело привёз в СССР и передал Ивинской. Журналист д’Анджело был посредником между издательством Фельтренелли и Пастернаком. Впоследствии он рассказал о судьбе гонораров за роман, составлявших очень солидную сумму — 10 млн. долларов. Их он и передал наследникам Пастернака, в основном Ивинской. Однако квартира, купленная Ольгой Всеволодовной после смерти Пастернака, по советским меркам столько стоить не могла. Куда же делось всё остальное? Евгений Пастернак утверждал, что родственникам и наследникам достались сравнительно небольшие суммы, остальное «растранжирило государство», некоторая часть пошла на содержание дачи Пастернака в Переделкине, где ныне располагается музей.
Как бы там ни было, деньги «Доктора Живаго» никому не принесли счастья. На этот раз кроме Ольги Ивинской пострадала и её дочь Ирина Емельянова.
Ивинская была приговорена к восьми годам лишения свободы, её дочь — к трём годам. Освобождены досрочно: соответственно в 1964 и 1962 годах. Реабилитированы. После чего судились с родственниками Пастернака, деля его рукописи и письма. В одном из них незадолго до смерти он писал Ольге: «Нити более тонкие, связи более высокие и могучие, чем тесное существование вдвоём на глазах у всех, соединяют нас».
